Карча (народное сказание)

Потерявший глаза может песню услышать, Потерявший уши может радугу видеть, Потерявший руки может на свадьбе плясать, Потерявший ноги может друзей обнимать, Потерявший всё может в родной земле лежать. Потерявший Родину Совсем ничего не сможет.

Ветер бежит по деревьям, и деревья шелестят листьями, но пусть ветер уснёт и уснут деревья. В степи звучным ржанием зовут жеребят кобылицы и храпят сытые кони, но пусть их звуки спрячет густая трава… За шатром плещется синее море, над морем кричат чайки и колышется песнь рыбаков, но пусть море застынет и замолчат рыбаки. Весь мир до краёв полон гула и звона, но пусть я буду глух ко всему, чтобы слышать только твой голос и твои слова.

- Прилетел бы к тебе я раньше, но Трам отбил мои крылья, когда я мчался сегодня за раненым тигром, чтобы огненной шкурой его ты в дни без солнца мог греть свои старые плечи…

 - Ты послал Трама, и Трам долго кричал, чтобы я остановился, но не виден был мне он, потому что был за спиной, и не слышен был, потому что был далеко.

Не смог Трам настичь меня ни скачкой, ни криком и послал за мной стрелу, которая быстрее и коня, и крика. Резвее ветра был пламенный тигр, и я хлестал своего коня не видя, что в боку его торчит стрела, сделавшая его копыта тяжёлыми.

- Конь мой остался лежать там, где догнала его смерть, а я примчался к тебе. Трам сказал, что ты хочешь видеть меня как можно скорее. Я бросил в пути свой тяжёлый шлем, чтобы легче было бежать, снял стальную кольчугу, чтобы легче было дышать. На ногах моих раны и на дорогах кровь от ран.

-"Открой же глаза, отец, и скажи, что хотел сказать…"

- "Не могу открыть глаз, мой отважный батыр, — жёлтый туман смерти заполнил их, но я скажу тебе всё, что запер в груди очень давно…

- Слушай слова о прекрасной земле и о тоске по ней, слушай внимательно, я тороплюсь.

- Ты был не выше меча, воткнутого в землю, когда от яда стрелы уснул могучий алан Батырбий и мы насыпали над ним высокий курган. У этого кургана учил я тебя держать щит и владеть мечом, чтобы сила Батырбия вселилась в тебя. Ты вырос воином настоящим и стал главою лучшей сотни стражников-телохранителей хана Аслан-Герия, потомка великих хазарских каганов".

- Кровью был залит взор Батырбия, но и перед смертью он видел только одно, видел, как горит в упрямом огне и рушится белый, будто снег, город Маас, где он родился и жил бы до смерти, если, бы не вынырнул однажды из-за крутых склонов его родины жёлтый бунчук узкоглазого хана Бату, внука Чингиза-завоевателя, поклявшегося приторочить весь мир к седлу монгольского коня.

- Мчались по вселенной под жёлтым знаменем хана тысячи диких всадников, напоив себя яростью к чужим народам и кровью напоив чужие земли. — Аланы! Откройте ворота, — кричали они, окружив дивный город Маас.  Мы покорили множество близких и далёких от вас племён. Храбро бились и ваши соседи, но теперь их вожди — и кипчакский Бачман, и чиркезский Тюкбаш, и асский Иджис — все собирают кизяк для наших костров. Смиритесь, аланы, — склонённую голову меч не рубит.

- Склонённую голову топчут в грязи! — неслись им в ответ гневные слова вместе с тысячью длинных стрел. Крепка была стена Мааса, и высоки были его башни, звёзды ночью ложились на них отдыхать, а полдневное солнце могло уходить выше их только на локоть. Но невиданное оружие было у неведомого врага: стрелы с горящими хвостами срывались с его тугих луков и несли в город пламя и чад; камни большие, как лошадиная голова, метали его деревянные чудища и разбивали вековые башни и стены Мааса…

Сражались маасцы, пока могли стоять, а когда не могли, падали непокорённые, укрывая собой свой израненный город и ненавидя врага… К колёсам походных повозок поставил Бату детей аланов, приказав оставить в живых только тех, кто не выше колеса.

- К ним ещё не пришла ненависть их отцов, — оказал он, — а сила и мужество к ним придут. Пали аланы, не упав передо мной на колени, и под пеплом будет земля их — Алания, пока буду жив я, а дети их забудут, чьи они дети, и будут служить моей славе… Развезли монгольские сёдла по горам и равнинам вселенной детей непобеждённых. Батырбий был ростом с меня, а я был среди тех, кто не перерос колеса, но мы были не такими уж маленькими, потому что колёса были всё же большие.

- Тенью стал, прахом стал Бату-хан, а земля наша и теперь под пеплом, а сами мы умираем далеко от неё, под небом Хазарии (Крым), между водами двух морей. (Хазарское-Азовское море и Чёрное море).

- На синей реке Итиль (Волга) в богатом городе Сарай-Берке сидит хан Узбек, ещё выше поднявший знамя Бату. Вьючат верблюдов баскаки хана слезами и потом народов от самого Хорезма до синих пределов Рума (Византия) — оплота вечерних стран, и караваны по длинным дорогам везут в далёкий Сарай золото… Богата дань и из Хазарии, отправляемая на Итиль Аслан-Герием, коварным нашим владыкой и монгольским верным рабом. Богата дань бедного народа, тяжело везти верблюдам томящие грузы в чужие края, согнулись их горбатые спины. Ещё ниже согнулись мы под бременем неволи в чужом краю.

- Слушай, сын мой, теперь то, что нельзя было раньше тебе говорить, потому что ты был слишком молод, слушай то, что сейчас нельзя не сказать, потому что я ухожу туда, откуда нет возврата. Я зову тебя сыном уже много лет, но отец тебе тот, кто лежит под курганом, а я его друг, учивший тебя всему у его могилы, чтобы ты во всём был похож на него… Взгляни завтра утром на тусклое солнце, Хазарии — Батырбий проклял его, потому что его солнце было другим. Много раз собирал он аланов, чтобы их увести под своё солнце, но в последний раз стрела ударила ему прямо в сердце. Её принёс ветер, вылетевший из золотого шатра ничтожного потомка великих предков — Аслан-Герия, чью жизнь и покой до сих пор охраняли твои надёжные руки.

Слышу — сжали пальцы твои серебряную рукоять меча, и меч гневно звенит. Пусть никогда не утихнет эта песня гнева. В глазах твоих пламенем вспыхнула ненависть, пусть она никогда не угасает. Пусть она тебя греет, если в пути мороз, пусть она тебе светит, если в пути темно. А путь твой будет далёк — воды моря, семнадцать зелёных долин, столько же снежноголовых гор и ещё тридцать рек отделяют тебя от Алании. Собери своих земляков — ты их узнаешь по тоске в глазах — и разбей все живые и мёртвые стены на пути к Алании. Ты узнаешь её, землю отцов, она отлична от всех, потому что прекрасней всех. Ты узнаешь её по пахучему стеблю травы, спрятанной уже много лет в рукояти твоего меча, которую сжали сейчас твои железные пальцы. Разожми их, открути рукоять и теперь клинком осторожно её раскрой — видишь? Только в стране аланов растёт эта трава, нигде её больше нет.

Мать Батырбия сорвала её, расставаясь с родной землёй, а Батырбий сберёг её в сердце меча и меч оставил тебе, чтобы крепкой была твоя рука и неугасимой была любовь твоя к потерянной родине. —Силён этот стройный стебель, сочны эти узкие листья, цепки эти длинные корни на родных склонах, ни зной, ни бураны там для них не страшны. Людям нужен сок стеблей и листьев. Сок этой травы, поивший твоих предков, был тёмно-красен, как кровь, почти чёрен, как чай, и её назвали Карачай (рододендрон кавказский). Поэтому и тебя назвал отец этим звучным и сильным словом — Карачай, а я, чтобы стала длинней твоя жизнь, сделал имя твоё коротким и стал ты Карча. Я сказал тебе всё и могу умереть, тебе умирать желаю под небом Алании. Но живи много лет и будь похож в любви и ненависти на своего отца. Полюби свою землю и прокляни чужое, холодное солнце и чужие дожди.

Созвал Карча после смерти опекуна товарищей верных, которыми были и Трам меткоглазый, и сильный, как лев, Адурхай, и быстрый, как рысь, Будиян с Наурузом бесстрашным и эти слова им сказал: — Без родины мы мертвецы все и между живыми, на родине мы и среди мертвецов все живые. Потерявший глаза может песню услышать, Потерявший уши может радугу видеть, Потерявший руки может на свадьбе плясать, Потерявший ноги может друзей обнимать, Потерявший всё может в родной земле лежать. Потерявший Родину Совсем ничего не сможет.

Готовясь к побегу, собрали друзья всех аланов и в лунную ночью, когда в тихом море стоял, их корабль, напали они и разбили отряд безбородых крымчаков, которые посланы были Аслан-Герий-ханом с таким повеленьем: сначала дорогу отрезать аланам, потом за их головы взяться…

— Вах, чудо какое-то мчится в степи, — удивился Герий, на рассвете разбуженный гулом, — синий туман перед чудом клубится, и светлые звёзды и чёрные галки летят из тумана; слепящее солнце горит перед чудом, а позади серебрится луна.

— Ох, то не чудо, — сказали Герию его сыновья, — то несётся к нам конь богатырский, туман из ноздрей выпускает; земля от копыт его стаями птиц отлетает, и искры из кремня подковы его высекают. —Ох, мчится на нём стальнорукий Карча, рассекая поднятым мечом небеса; на груди его латы сверкают, как солнце, а щит за спиной, как луна…

Беспощаден, как смерть, был Карча, злом карающий зло: юрт хищных Гериев, себя называвших Асланами-львами, вогнал он в могилы, как в норы шакалов, и со своими людьми уплыл в море. Был долог на родину путь — три дня и три ночи туда, где дневное светило восходит, несли паруса, как орлиные крылья, аланов свободных, их жён и сестёр их, от счастья впервые запевших.

На утро четвёртого дня на беду им всем внезапно разгневалось небо: щитом своим синим оно загремело, и тучами чёрными солнце закрыло, и принялось огненно-жёлтые копья метать. Спокойное море, пронзённое болью, взбурлило, восстала вода, разбуянились волны, и крепкий корабль аланов разбили, как щепку, на скалы прибрежные бросив. Судьба, что беду посылает, и помощь пошлёт, когда нужно: надёжную руку свою протянул потерпевшим крушенье народ той земли — апсуа (так называют себя абхазцы).

В краю их цветущем, в горах Джеметея, прожили аланы, пока не окрепли, и через шесть лет по крутым перевалам, идя снова к солнцу, спустились в Архыз, что лежал за снегами и льдами большого хребта. Был чист небосвод над долиной Архыза, богат был Архыз и зверями и птицей, и туры, и овцы там быстро плодились, но не нашли они там траву Карачай…

В поисках этой травы исходили аланы много земель и, наконец, до Басхана ( Кабардино-балкария) дошли, чтобы здесь отдохнуть, а потом её снова искать…"

Удачлив был на охоте Боташ (один из сподвижников Карчи), не имел себе равных ни в силе рук, ни в меткости глаза, ни в быстроте ног. Охотился он обычно один, только сына Карчи — Джантугана иногда брал с собой, потому что Джантуган был также упорен и неутомим. На высотах Садырла, за горой Минги-Тау (Эльбрус), подстрелив двух оленей, Боташ и Джантуган летним вечером разложили костёр отдыха и, пожелав друг другу хорошей ночи, уснули богатырским сном. Но несчастной оказалась ночь: бродяга-змея набрела на них и ужалила в грудь Джантугана. Два дня вёз Боташ юного друга, устроив на конских спинах носилки из веток березы и молодой травы. —Торопился Боташ, понукал лошадей неустанно, но не привез в Басхан Джантугана, а привез его холодное тело.

Нагнулся печальный Карча к остывшему сыну, сурово обнял его и хотел повернуться назад, как вдруг схватил в охапку траву с носилок и закричал:

— Боташ! Где ты ее нарвал?! Это она — трава Карачай, чей запах мучил нас всех столько лет, она, чей высохший стебель хранит в себе до сих пор рукоять отцовского меча, она, чьи соки текут в нашей крови! Скажи же, Боташ, где она растет?!

Карча прижался лицом к зеленой траве, и ее пучки, передаваемые из рук в руки, пахли его слезами.

— Она растет там, — ответил Боташ, — за великаном горой Минги-Тау. Прекрасна и щедра ее земля. В прошлом году, когда, в первый раз там охотясь, я пустил лошадь пастись, посеяла она из худой своей торбы несколько горстей ячменя, и в этом году я не поверил глазам, увидев, как хорошо он зацвел. И лесом, и дичью богат тот край, бродят в нем никем не пуганные стада оленей, туров и коз. Та земля так прекрасна, что не смог я ее проклясть даже в тот день, когда она влила яд в грудь моего друга.

— Это земля наших отцов, — сказал Карча. — И нет на свете ничего, за что можно проклясть отчизну. Я благословляю тот день, который отнял у меня единственного сына, но вернул мне единственную родину.

Похоронили Джантугана на высокой горе. Карча стал готовиться в путь. Больше половины аланов ушло с ним. Прощаясь с оставшимися (нынешние балкарцы), Карча сказал, что и в разных землях будут они одним народом, между ними будет стоять великая гора Минги-Тау, но не будет она преградой их любви и братству. Две ее вершины будут как две груди матери, и, как молоко одной матери, будут пить оба народа воду рек, стекающих с этих вершин в разные стороны - к восходу солнца и к заходу.

Показал Боташ в широкой долине меж крутых гор клочок оголенной земли, траву с которой он сорвал, чтобы мягче было спине умиравшего Джантугана.

— Наш Карт-Джурт! — вскрикнул Карча и лег грудью на этот клочок, и лежал неподвижно до вечера. —Когда же зажглись звезды, Карча, выпрямив богатырские плечи и широко расставив ноги, гордо стоял на родной земле, и Млечный Путь горел за его плечами, как крылья. И там, где он стоял, поставили первый дом первого карачаевского аула Карт-Джурт — Древняя отчизна.

Богатырь Домбай

Гора смешливая, справедливая

Карча (народное сказание)

Легенда о горе Сулахат

Легенда о пастухе Каре

Легенда о Скале Любви

Мусса-Ачитара

Некоторые топонимы Кавказа